Сочинение
Роман Е.И. Замятина «Мы» по своему жанру принадлежит к антиутопиям. Подобные произведения рождались в литературе как ответ на утопии, которые существовали в мировой культуре еще во времена Платона. В основе всякой утопии лежала мечта о всеобщем счастье и благоденствии, а также представление о том, что этого можно добиться, организовав жизнь общества на рациональных началах. Утописты верили в силу человеческого разума и считали, что все зло в мире от неразумности. Но их мечты в воплощении были несбыточны. Разум, лишенный доброго сердца, оказывался страшнее глупости. Именно эту мысль отстаивали создатели антиутопий.
В сюжете произведений Г. Уэллса, Ф. Кафки, Дж. Оруэлла, Е. Замятина мы находим, по сути, те же черты, что и в утопиях Т. Мора, Дж. Свифта, Т. Кампанеллы, Н.Г. Чернышевского. Как правило, описывается закрытая система, государство, где строится счастливое общество. Граждане такой изолированной страны делятся на определенные категории. Логично предположить, что если люди не вписываются в искусственную идеальную систему, не ценят созданного «счастья», то они должны быть изгнаны. Писатели-антиутописты показывают, что происходит, когда появляется личность, чье представление о счастье вступает в противоречие с всеобщим представлением. Тогда система теряет равновесие, а в попытке его восстановить она вынуждена либо уничтожить источник сбоя, либо адаптировать его под себя, перевоспитать, сломать. Таким образом, антиутопия всегда содержит конфликт личности и системы.
Единое Государство романа «Мы» возникло после 200-летней войны и взяло в основу своей идеологии науку математику, наиболее абстрактную из точных наук. Была выведена «формула счастья»: в числителе – блаженство, а в знаменателе – зависть. Согласно ей, «размер» счастья зависит от величины блаженства, то есть удовлетворения потребностей, отсутствия страданий. Однако человека полностью удовлетворить невозможно никогда, значит надо стремиться не к увеличению числителя в формуле – блаженства, а к уменьшению знаменателя – зависти. То есть необходимо всех уравнять, чтобы завидовать было нечему. С учетом того, что герои романа воспринимались властью как существа биологические и разумные, их потребности делились с точки зрения физиологии и разума. Главная физиологическая потребность в пище решалась элементарно: изобрели нефтяной хлеб. За этой метафорой стоит сравнение человека с механизмом, кроме того, «нефтяной» пищей нельзя объесться, от нее нельзя получить удовольствие, можно только насытиться, чтобы быть работоспособным. Одежда также у всех одинакова, жилье прозрачно, даже желание любить удовлетворяется для граждан Единого Государства по талончикам в порядке очереди, то есть на основе абсолютного равенства. Понятия духовной близости и семьи исключены, потому что семья как ячейка общества предполагает существование собственных законов, а это может стать источником зависти. В итоге самой большой проблемой становится преодоление природных законов, например, существования носов классических и носов-кубов. Но и их путем естественного отбора стараются довести до одинаковости. Потребность в работе классифицируется как физиологическая, поэтому наказанием является отстранение от работы, а престижности профессий не существует, так как нет привилегий и зарплаты. Информационная потребность реализуется лекциями, которые тоже для граждан Единого Государства идентичны. Таким образом, все рационализировано, подсчитано даже оптимальное количество жевков при приеме пищи. Потребность в Прекрасном понимается как стремление к упорядочению. Шедевром древней словесности считается расписание поездов.
Объединяло все в Едином Государстве общая цель – строительство Интеграла, космического корабля, чтобы «проинтегрировать» (читай – «завоевать») всю Вселенную. Здесь проявилось извечное противоречие тоталитарного строя – его закрытость и стремление к экспансии, подчинению.
И вот в таком обществе появляется человек, начинающий сомневаться в счастье, дарованном ему государством. Д-503 ведет дневник, который становится основой романа. Если личность испытывает потребность в изложении своих мыслей на бумаге, значит пытается разобраться, прежде всего, в себе. К этому, как правило, побуждает какая-либо проблема. Интересно наблюдать, как постепенно расшатывается слог записей героя, становится все больше недоговоренностей, исчезает слово «ясно», которое возникнет только в последней главе. Эти изменения связаны с диагнозом, который поставили Д-503, – у него появилась душа, вместе с появлением в его жизни I-330. Хитрая героиня сознательно использует весь арсенал средств, чтобы вывести Д-503 из равновесия, разрушить привычную для него картину мира. Она демонстративно нарушает принятый распорядок, приводит его в Старый дом, одевается в платье, пьет и курит, одним словом, делает все, что запрещено, что может разрушить здоровье и затуманить рассудок, но рождает фантазию.
I-330 – член организации Мэфи, название которой наталкивает нас на параллель с Мефистофелем, только в противопоставлении ада и рая неясно, по какие стороны расставить Единое Государство и Мэфи. Единое Государство схоже с раем в том, что и там, и там за человека уже сделали выбор, он не принадлежит себе, а Мефистофель искушает людей выбором между добром и злом. Портрет же I-330 рождает у нас ассоциации со змеей – фигура-хлыст, острые зубки, глаза-шторки.
Трагедия центрального героя романа состоит в том, что высвобождаясь из-под власти Единого Государства, он не обретает желанной свободы, так как им начинает манипулировать I-330 уже в интересах своей организации. За зеленой стеной Д-503 опять используют как инструмент, человека-функцию. Ощущение себя не одним из «нумеров», а человеческой единицей, индивидуальностью – иллюзия. В борьбе двух систем человек оказывается, как между двух жерновов. Неслучайно И. Бродский любил говорить, что больше коммунистов ненавидит антикоммунистов.
Однако, в антиутопии Замятина все же есть герой, который обрел свободу. Это О-90. Она всегда поступала иррационально, но ее любовь смогла преодолеть препятствия, потому что ей достало смелости воплощать свои желания в жизнь, а не просто лелеять их в своем воображении, как Д-503. О-90 сохраняет ребенка от любимого человека, сначала отказывается от помощи I-330, чувствуя в ней соперницу. Приоритетными для героини в обществе всеобщего рацио являются движения души, а не разума. И в этом сдержанный оптимизм автора. Любимыми героями Замятина всегда были еретики, верящие не в застывшие догмы, а голосу своего сердца.
Финал произведения достаточно противоречив, как и во многих романах-антиутопиях. С одной стороны, очевидно, что Единое Государство победит бунтовщиков, Д-503 равнодушно смотрит на смерть I-330. Но государство, лишающее своих граждан фантазии, то есть стремления к новому, самоуничтожается, так как в нем не остается тех, кто будет способствовать прогрессу, движению вперед. Все вокруг же будет развиваться. Вселенная бесконечна, ее нельзя покорить, бесконечность не поддается интеграции. Таким образом, «Мы» заканчивается началом конца Единого Государства.
Другие сочинения по этому произведению
"без действия нет жизни..." В.Г.Белинский. (По одному из произведений русской литературы. - Е.И.Замятин. "Мы".) «Великое счастье свободы не должно быть омрачено преступлениями против личности, иначе-мы убьем свободу своими же руками…» (М. Горький). (По одному или нескольким произведениям русской литературы XX века.) "Мы" и они (Е.Замятин) «Возможно ли счастье без свободы?» (по роману Е. И. Замятина «Мы») «Мы» — роман-антиутопия Е. И. Замятина. «Общество будущего» и настоящее в романе Е. Замятина «Мы» Антиутопия для античеловечества (По роману Е. И. Замятина «Мы») Будущее человечества Главный герой романа-антиутопии Е. Замятина «Мы». Драматическая судьба личности в условиях тоталитарного общественного устройства (по роману Е. Замятина «Мы») Е.И.Замятин. "Мы". Идейный смысл романа Е. Замятина «Мы» Идейный смысл романа Замятина «Мы» Личность и тоталитаризм (по роману Е. Замятина «Мы») Нравственная проблематика современной прозы. По одному из произведений по выбору (Е.И.Замятин «Мы»). Общество будущего в романе Е. И. Замятина «Мы» Почему роман Е. Замятина называется «Мы»? Предсказания в произведениях «Котлован» Платонова и «Мы» Замятина Предсказания и предостережения произведений Замятина и Платонова («Мы» и «Котлован»). Проблематика романа Е. Замятина «Мы» Проблематика романа Е. И. Замятина «Мы» Роман «Мы» Роман Е. Замятина «Мы» как роман-антиутопия Роман Е. И. Замятина «Мы» — роман-антиутопия, роман — предупреждение Роман-антиутопия Е. Замятина «Мы» Смысл названия романа Е. И. Замятина «Мы» Социальный прогноз в романе Е. Замятина «Мы» Социальный прогноз Е. Замятина и реальность xx века (по роману «Мы») Сочинение по роману Е. Замятина «Мы» Счастье «нумера» и счастье человека (по роману Е. Замятина «Мы») Тема сталинизма в литературе (по романам Рыбакова «Дети Арбата» и Замятина «Мы») Что сближает роман Замятина «Мы» и роман Салтыкова-Щедрина «История одного города»? И-330 - характеристика литературного героя Д-503 (Второй Вариант) - характеристика литературного героя О-90 - характеристика литературного героя Главный мотив романа Замятина «Мы» Центральный конфликт, проблематика и система образов в романе Е. И. Замятина «Мы» «Личность и государство» в произведении Замятина «Мы».Введение
ГЛАВА I. Проблема мещанства в историко-философском и художественном контекстах россии XIX- ХХ веков 17
1. Мещанство как социальное и этическое явление и его осмысление в русской литературе и публицистике XIX века 17
2. Проблема мещанства и ее решение в литературно-философской дискуссии начала XX века 40
ГЛАВА II. Эволюция типа мещанина в творческом сознании Е.И. Замятина 66
1. Провинциальное мещанство и его художественное воплощение в «уездной трилогии» («Уездное», «На куличках», «Алатырь») 66
2. Изображение «цивилизованного» мещанина в «английском цикле» Е.И. Замятина 86
ГЛАВА III. Роман Е.И. Замятина «мы» как художественное исследование феномена мещанства 109
1. Хронотоп романа «Мы» и его роль в образном воплощении мещанского миропонимания 109
2. Нравственно-философская парадигма «энтропийного человека» и ее воплощение в романе Е.И. Замятина «Мы» 127
3. Образ толпы в творческой эволюции Е.И. Замятина и в художественной структуре романа «Мы» 143
4. Конфликт «мещанского» и «скифского» начал и его решение в романе «Мы» 160
Заключение 180
Список литературы 189
Введение к работе
Творческое наследие Евгения Ивановича Замятина, одного из самых ярких и оригинальных писателей первой половины XX века, посвящено постижению многообразного и многоцветного «родимого хаоса» - жизни во всех ее проявлениях. В центре писательского внимания оказываются «утробная», «звериная» провинциальная Россия («Уездное», «На куличках», «Алатырь») и пестрая, лубочная, сказочно-прекрасная Русь («Кряжи», «Север», «Куны», «Русь»), индустриальная Англия («Островитяне», «Ловец человеков») и революционный, плывущий в неведомое город-корабль Петербург («Дракон», «Пещера», «Мамай»), стерильный, технически совершенный социум далекого будущего («Мы») и Европа эпохи нашествия гуннов («Атилла», «Бич Божий»). Талантливый прозаик, драматург, публицист, Замятин всегда и во всем оставался самобытным творцом, укорененным в русской культуре, неутомимым вопрошателем, ищущим ответы на «самые последние, самые страшные» вопросы бытия. Многогранность его дарования открылась отечественным исследователям не сразу, долгое время «визитной карточкой» творческого почерка писателя был роман «Мы» - результат провидческого озарения, ставший образцом социальной прогностики, этапным произведением как для русской, так и для мировой литературы.
Этот роман, возвращенный из многолетнего забвения в 1988 году, органично вписался в российскую «перестроечную» действительность и поначалу воспринимался как произведение конца XX века (времени публикации), созвучное эпохе своими смелыми идеями, направленностью на разоблачение не отдельных ложных ценностей, а целой государственной системы.
В отличие от зарубежной славистики (научных монографий Д. Ри-чардса, А. Шейна, А. Гилднер, Р. Гольдта, Ф. Норберта, Р. Рассела,
Л. Шеффлер, статей Л. Геллера, В. Супа, Ж. Хеттени, диссертаций Ким Се Ила, Ло Ли Вей), где оценки замятинского наследия не были обусловлены общественно-политической ситуацией, отечественное литературоведение сосредоточило свое внимание на политической злободневности романа. В произведении увидели, прежде всего, политический памфлет и острую сатиру на «казарменный» коммунизм (В.М. Акимов, А.Ю. Галушкин, A.M. Зверев, Н.Б. Иванова, В.Я. Лакшин).
Авторы первых журнальных рецензий и литературоведческих работ предлагали рассматривать произведение как полемический выпад в адрес той или иной системы идей: принципов русского футуризма, доктрины машинизации труда Тэйлора и его последователей - теоретиков Пролеткульта А.А. Богданова и А.А. Гастева, концепций «богоискательства» и «богостроительства» М. Горького и А. Луначарского (Л.К. Дол-гополов, И.В. Доронченков). Роман был прочитан через призму его полемической (антитоталитарной, антикоммунистической) составляющей и, по справедливому замечанию И.О. Шайтанова, «как политическое высказывание он оказался доступнее, яснее, чем литературное произведение» (178, 27). Одним словом, роман «Мы» надолго заслонил собой все остальное «брызжущее талантом» творчество Замятина, оттеснив на периферию научного интереса важнейшие для эстетической системы писателя темы, идеи, проблемы.
Значительными вехами в истории отечественного замятиноведе-ния стали публикация материалов Первых Российских Замятинских чтений «Творчество Евгения Замятина: Проблемы изучения и преподавания» (1992) и издание одиннадцатитомной коллективной монографии «Творческое наследие Евгения Замятина: Взгляд из сегодня», начатое в 1994 году в Тамбове. В этих научных сборниках широко представлены самые различные направления исследовательского поиска: выявление своеобразия творческого метода Замятина (Л.В. Полякова, Н.В. Шенце-
ва), изучение национальной специфики и фольклорно-мифологической основы его творчества (Н.Н. Комлик, Н.Ю. Желтова, Т.А. Майорова, М.А. Резун); прочтение наследия писателя в контексте традиций русской классической (Т.Т. Давыдова, И.М. Попова, М.Ф. Пьяных, О.Е. Чернышева) и зарубежной (Г.П. Баран, B.C. Воронин, В. Супа) литературы; оценка влияния Замятина на литературный процесс XX века (Е.В. Дмит-риченко, В.И. Матушкина, А.В. Сафронов, Н.В. Сорокина, Л.А. Шахова); изучение своеобразия повествовательной структуры малой прозы и романа «Мы» (О.В. Вахнина, О.В. Зюлина, В.Н. Евсеев, Л.Е. Хворова, Л.Р. Шевлякова); архивно-биографические разыскания (А.Ю. Галушкин, И.Е. Ерыкалова, М.Ю. Любимова, В.А. Нечипоренко). В этих сборниках четко обозначились важнейшие, наиболее перспективные тенденции современного замятиноведения: пробуждение исследовательского внимания к различным граням художественной индивидуальности писателя (к «малой» прозе, публицистике, драматургии), к идейно-тематическому многообразию его наследия и резкое повышение интереса к проблемам поэтики не только романа «Мы», но и творчества Замятина в целом.
Работа в этом направлении за последние три года дала ощутимые результаты: были созданы и опубликованы интересные, содержательные монографии Т.Т. Давыдовой «Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы первой трети XX века» (Москва, 2000); В.Н. Евсеева «Роман «Мы» Е. Замятина: (Жанровые аспекты)» (Ишим, 2000); Н.Н. Комлик «Творческое наследие Е.И. Замятина в контексте традиций русской народной культуры» (Елец, 2000); Л.В. Поляковой «Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века как литературной эпохи» (Тамбов, 2000); защищены докторские (С.А. Голубков, Т.Т. Давыдова, В.Н. Евсеев, Н.Н. Комлик, М.Ю. Любимова, И.М. Попова) и кандидатские диссертации (Н.Ю. Желтова, О.В. Зюлина, Н.З. Кольцова, Е.А. Лядова, Т.А. Майорова, М.А. Резун,
С.С. Романов, O.E. Чернышова и другие), посвященные различным аспектам поэтики и проблематики произведений Е.И. Замятина. Можно утверждать, что к началу нового столетия преодолена однонаправленность исследовательского взгляда на творчество писателя и заложена традиция изучения всего его наследия в широком культурологическом и историко-литературном контексте, в русле национальной специфики и поэтической оригинальности. Возможно, именно на этих исследовательских путях будут сделаны неожиданные открытия, осмыслены корневые проблемы, лежащие в фундаменте творчества Замятина, одной из которых является проблема мещанства, связанная в эстетической системе художника не только с судьбой России, но и человечества в целом.
В начале XX столетия произошла смена ценностно-культурной парадигмы: время, когда была востребована личность, уходило в прошлое, наступала эпоха «восстания масс» (X. Ортега-и-Гассет). Мещанин, который в XIX веке сначала воспринимался как представитель определенной социальной среды, позже - как «средний» человек с утилитарной моралью и мелочными интересами, в новом столетии показал свое истинное лицо: инертный, косный, консервативный, он определил характер трех русских революций, и он же, агрессивный и невежественный, вышел на авансцену истории XX века в составе идущей к власти толпы.
Мещанин как ключевой персонаж новой отечественной и мировой истории, громко заявивший о себе в преддверии глобальных катаклизмов в России, вызвал бурную полемику, вовлекшую в свою орбиту имена Н. Бердяева, А. Блока, М. Горького, В. Маяковского, Д. Мережковского, П. Струве, С. Франка и многих других писателей, философов, общественных деятелей. Участником этой, затянувшейся на десятилетия, дискуссии стал и Е.И. Замятин. Включившись в эпохальный спор, он не просто усвоил опыт русской литературы и общественно-философской мысли, но и создал собственную концепцию мещанина -
главного субъекта эпохи «восстания масс». Почувствовав в мещанине знамение времени, зловещий символ наступающего XX века, Замятин на всем протяжении своего творческого пути ищет и выводит образно-философскую формулу «энтропийного человека». Начиная с «уездной трилогии», а далее в произведениях «английского цикла», «Сказках о Фите», литературно-критических и публицистических статьях послереволюционного времени («Скифы ли?», «Домашние и дикие», «О литературе, революции, энтропии и о прочем», «Федор Сологуб») и, наконец, в романе «Мы» писатель упорно и неотступно воссоздает онтологическую парадигму такого явления, как духовное мещанство.
Нельзя сказать, что проблема мещанства, столь значимая для понимания творческой индивидуальности Е.И. Замятина, совсем выпала из поля зрения исследователей. Важное значение имела републикация в 1990 году статьи критика начала XX века Я.В. Брауна «Взыскующий человека» (1923). Браун справедливо назвал тему мещанства одной из сквозных, магистральных в творчестве Замятина и, в качестве подтверждения основного тезиса своей работы, выявил и описал художественные типы «мещанина-зверя» и «мещанина-автомата», отражающие эволюцию взглядов писателя на сущность «энтропийного человека» (84, 209). Следует отметить, что данная типология и аналитические рассуждения исследователя о природе замятинских обывателей не потеряли актуальности и сегодня.
Интересные наблюдения над развитием и образным воплощением темы мещанства в творчестве Замятина присутствуют в монографиях С.А. Голубкова, Н.Н. Комлик, учебных пособиях М.М. Голубкова, Е.Г. Мущенко, И.О. Шайтанова, предисловиях к сборникам избранных произведений писателя В.А. Келдыша, О.Н. Михайлова, статьях И.Ф. Такиуллиной, Т.В. Филат, Н.В. Филипповой и Ю.Г. Лазовского. В указанных работах намечен контур проблемы, предложены пути ее ре-
шения, но целостного исследования, посвященного своеобразию художественного воплощения Замятиным категории мещанства, до сих пор не создано. Между тем сегодня, когда общество в результате технического прогресса стремительно унифицируется, становится «обществом потребления», а «средний человек» («объизвестленный», «энтропийный») - эталонным субъектом мировой истории, подчиняющим своим вкусам мир духовных ценностей, культуру, искусство, назрела необходимость «прочесть» творчество Замятина и особенно его роман «Мы» как художественно-философское постижение автором феномена мещанства. Обращенностью к этой проблематике определяется актуальность данного диссертационного исследования.
Осмысление проблемы мещанства и своеобразия ее решения в художественном мире Замятина является главной целью исследования, обусловливающей постановку следующих задач:
проследить за эволюцией проблемы мещанства и этапами ее осмысления в историко-философском и художественном контекстах жизни России XIX - XX веков;
рассмотреть эволюцию типа мещанина и вычленить основные этапы художественной реализации темы мещанства в творческом наследии Замятина;
осуществить анализ поэтики воплощения провинциального мещанства в «уездной трилогии» и «цивилизованного» мещанства в прозе «английского цикла»;
рассмотреть роман «Мы» и публицистику конца 1910-х - начала 1920-х годов как единый разножанровый цикл, объединенный сходными идеями, мотивами, образами и оценками мещанства;
определить нравственно-философскую парадигму «энтропийного человека» и специфику его духовно-душевного пространства через призму хронотопа романа «Мы»;
проследить за эволюцией образа толпы в творчестве Замятина и своеобразием его воплощения в романе «Мы»;
определить особенности оппозиции «мещанин / скиф» в эстетической системе Замятина и выявить диалектику мещанского и скифского начал в образе героя-повествователя романа «Мы».
Обозначенные задачи решаются на материале художественной прозы Е.И. Замятина - повестей «уездной трилогии» («Уездное», «На куличках», «Алатырь»), произведений «английского цикла» («Островитяне», «Ловец человеков»), романа «Мы», отражающих эволюцию взглядов писателя на проблему мещанства, и публицистики 1910 -1920-х годов. К анализу привлекаются также сказки, литературно-критические работы, записные книжки и письма художника, помогающие проникнуть в его творческую лабораторию. Особенности развития темы мещанства и ее художественное воплощение в творчестве Е.И. Замятина являются главным предметом диссертационного исследования.
Поставленными целью и задачами обусловлен и выбор метода исследования - системно-целостного. Кроме того, важное место в работе занимает использование историко-генетического и сравнительно-типологического методов исследования, предполагающих соотнесение творчества Е.И. Замятина с произведениями русской классической литературы, философскими и публицистическими работами российских мыслителей XIX - XX веков, западноевропейским философским дискурсом начала XX века. Применяются также принципы историко-функционального, структурно-семантического и мотивного анализа.
Использование названных методов для постижения идейно-художественного своеобразия произведений Е.И. Замятина позволило сформулировать рабочую гипотезу: тема мещанства, традиционная для русской художественной и философской мысли, особенно актуализировавшаяся в начале XX века, - одна из ключевых в творческом наследии
художника. Становление писательского мировоззрения и эволюция представлений о данном явлении отчетливо прослеживаются в художественной прозе и публицистике 1910-х - первой половины 1920-х годов. От изображения «утробного» обывателя, сформированного бытом русской глубинки, традиционного для русской классической литературы, Замятин приходит к воплощению «цивилизованного» мещанина, порожденного западноевропейским «машинным» обществом. Провинциальный житель, герой «уездной трилогии», - существо плотское, ограниченное материально-телесной сферой, не приобщенное к культуре и погруженное в духовный сон, является носителем «естественного» мещанства. «Цивилизованный» мещанин - персонаж «английского цикла», сформированный в условиях культа машины, ради телесного комфорта отказывается от духовного бытия, что, по мысли писателя, несет в себе большую опасность для развития человечества: прогресс техники оборачивается деградацией личности, сознательным мещанством.
В процессе творческой эволюции Замятин приходит к пониманию мещанства как универсальной нравственно-философской категории, обозначающей сложный процесс подмены личностного бытия коллективным существованием и формирование «мы» - мировоззрения. Этот концептуальный взгляд писателя на проблему мещанства находит художественное воплощение в романе «Мы». В этом произведении мещанин предстает как «энтропийный человек», утративший импульс к развитию, не имеющий отличительных личностных качеств и идентифицирующий себя с толпой. Антитезой ему, по мысли писателя, может явиться только духовный «скиф», обладающий жизненной энергией. Но всем ходом повествования, соответствующим вектору развития российской истории, Замятин утверждает, что «энтропийный человек» в составе толпы захватывает жизненное пространство и вытесняет носителей «скифского» начала. В романе «Мы» писатель осознает мещанство как судьбу мировой
цивилизации XX века и, тем самым, выводит проблему на подлинно онтологический уровень.
Теоретико-методологическая основа диссертационного исследования разработана с учетом научных концепций представителей разных литературоведческих школ в замятиноведении: А.К. Воронского, Я.В. Брауна, А. Гилднер, Л. Геллера, С.А. Голубкова, Р. Гольдта, Т.Т. Давыдовой, В.Н. Евсеева, В.А. Келдыша, Н.Н. Комлик, Б.А. Ланина, М.Ю. Любимовой, О.Н. Михайлова, Е.Г. Мущенко, В.А. Недзвецкого, Л.В. Поляковой, И.М. Поповой, Р. Рассела, Е.Б. Скороспеловой, В.А. Туниманова, В.А. Чаликовой, И.О. Шайтанова, А. Шейна. В диссертационном исследовании нашли отражение идеи крупнейших ученых в области истории литературы, сравнительно-исторической поэтики и культурологии А.Н. Афанасьева, М.М. Бахтина, В.В. Иванова, Ю.М. Лотмана, М.М. Маковского, A.M. Панченко.
Существенное значение для разработки теоретико-методологических принципов диссертации имели философские, публицистические и литературно-критические работы М. Горького, Р.В. Иванова-Разумника, Д.С. Мережковского, Д.Н. Овсянико-Куликовского, Г.В. Плеханова, П.Б. Струве, С.Л. Франка, созданные в рамках дискуссии о мещанстве начала XX века. В диссертационном исследовании использованы философские системы Н.А. Бердяева, А.И. Герцена, К.Н. Леонтьева, а также труды западноевропейских мыслителей Г. Ле-бона, Г. Маркузе, С. Московичи, Ф. Ницше, X. Ортеги-и-Гассета, Й. Хейзинги, О. Шпенглера, К.Г. Юнга. При формировании научной гипотезы учтены также работы по истории и теории проблемы мещанства современных исследователей В.А. Бачинина, Е.Н. Иваницкой, А.И. Новикова.
На защиту выносятся следующие положения:
Проблема мещанства, традиционная для русской литературы XIX - XX веков, в творчестве Замятина занимает центральное место.
Тип мещанина в художественной прозе Замятина не статичен. Он проходит значительную эволюцию: от «утробного» обывателя «уездной» России до «цивилизованного» мещанина западноевропейского образца и безликого «нумера» мира будущего. Общие для всех указанных персонажей черты ограниченности, бездуховности, стертости индивидуальных признаков, тяготения к коллективному существованию позволяют рассматривать эти образы как различные ипостаси одного социально-этического, нравственно-духовного явления.
Роман Замятина «Мы» и публицистика конца 1910-х - начала 1920-х годов, представляющие собой единый разножанровый цикл, посвящены художественному осмыслению мещанства как нравственно-философской категории.
Все уровни организации текста романа «Мы» - сюжетно-композиционный, идейно-тематический, пространственно-временной, конфликт, система образов, мотивная структура - подчинены созданию целостной картины мещанского социума, в котором принципы ограниченности, оседлости и унификации приобрели статус моральных догм.
Объектом художественного исследования в романе «Мы» становится мещанин, понимаемый Замятиным как «энтропийный человек». Принципиальными чертами «энтропийного» мировоззрения, по Замятину, являются разрыв с предшествующей культурной традицией, лого-центризм, ведущий к утрате духовности, и философский позитивизм, обусловливающий некритичность мышления.
В основе системы образов романа «Мы» лежит оппозиция художественных типов «мещанина» и «скифа». Опираясь на законы термодинамики Р. Майера, В. Оствальда и Р. Клаузиуса, Замятин изобража-
ет конфликт мещанского и скифского мировоззрений как вечное противостояние «энтропийного» (статичного, безжизненного) и «энергийно-го» (динамичного, развивающегося) начал.
7. Центральным в системе образов романа является толпа-строй -безликое, анонимное образование, максимально нивелирующее личность. Этот интегральный образ, сочетающий в себе признаки стихийной толпы и организованного строя, становится наиболее емким выражением сущности мещанства Нового времени.
Научная новизна диссертации заключается:
в прочтении творчества Е.И. Замятина («малой» прозы и романа «Мы») через призму проблемы мещанства, ключевой как для писателя, так и для литературно-философского дискурса XIX - XX веков;
в выявлении динамики и этапов эволюции типа мещанина в творчестве Замятина (от «уездной трилогии» к роману «Мы»);
в применении теории энтропии, созданной Замятиным в связи с осмыслением революционных процессов, для изучения феномена мещанства и нравственно-философской парадигмы мещанина;
в обнаружении оппозиции «мещанин / скиф», принципиальной для эстетической системы Замятина, и рассмотрении основного конфликта романа «Мы» как противостояния мещанского и скифского начал;
в исследовании образа толпы и поэтики его воплощения в разножанровом цикле (публицистике конца 1910-х - начала 1920-х гг. и романе «Мы») и выявлении новаторства Замятина в сфере художественного отражения «массового сознания».
Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что в ней систематизирована история становления и развития темы мещанства в русской художественной и публицистической литературе; выявлены этапы эволюции взглядов Замятина на проблему мещанства; дан типоло-
гический анализ «утробного» обывателя, «цивилизованного» мещанина и «энтропийного человека», воплощающих различные аспекты мещан-
І ского миропонимания; определено своеобразие нравственно-
философского содержания и художественной структуры романа «Мы» в контексте проблемы мещанства.
Практическая значимость исследования обусловлена возможно-
" стью использовать материал диссертации при разработке общей концеп-
ции истории русской литературы XX века, при чтении курса лекций и спецкурсов, проведении спецсеминаров и факультативов в вузе, в преподавании школьного курса литературы в классах гуманитарного профиля. Кроме того, отдельные наблюдения и выводы могут быть использованы при подготовке учебников, учебных и методических пособий, образовательных программ и планов для высшей и средней школы.
Апробация работы. Основные положения диссертации изложены в 7 публикациях. Ключевые положения, отдельные разделы и параграфы исследования были предметом обсуждения на кафедре русской литературы XX века и зарубежной литературы Елецкого государственного
университета имени И.А. Бунина. Концептуально важные идеи и наблю-
дения становились темами публичных выступлений на конференциях
различного уровня (международных, всероссийских, республиканских, межвузовских, вузовских): научной конференции «Христианство и русская культура», посвященной 2000-летию от Рождества Христова (Елец, ЕГПИ, 2000); Первой международной научной конференции «Русское Зарубежье - духовный и культурный феномен» (Москва, Университет Натальи Нестеровой, 29-31 января 2002); республиканской научной конференции «Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра» (Саратов, СГУ им. Н.Г. Чернышевского, 9-11 апреля 2001); VII Всероссийской научно-методической конференции «Мировая словесность для детей и о детях» (Москва, Ml 11 У, 2002), Международной конференции
«М.А. Шолохов в современном мире» (Москва, МГОПУ, 27-30 мая 2002); III Всероссийской конференции «М.А. Шолохов в современном мире» (Москва, МГОПУ, 22-24 апреля 2003); XVI и XVII Тверской межвузовской конференции ученых-филологов (Тверь, 12-13 апреля 2002; 27-29 марта 2003); XIII Ершовских чтениях (Ишим, ИГПИ им. П.П. Ершова, 18-19 февраля 2003); международной конференции «Становление и развитие образовательного комплекса в условиях малого города России», организованной Фондом Сороса (Елец, ЕГУ им. Бунина, 17-19 апреля 2003); ежегодной научно-практической конференции преподавателей (Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, апрель 2001-2003).
Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 212 наименований. Объем работы - 208 страниц.
Мещанство как социальное и этическое явление и его осмысление в русской литературе и публицистике XIX века
Мещанство в сфере современных исторических и общественных наук понимается, во-первых, как «сословие в дореволюционной России, включавшее различные категории городских жителей (ремесленников, мелких домовладельцев, торговцев и т.п.)» (186, XIX, 205), во-вторых, как совокупность людей «с мелкими интересами, ограниченным кругозором» (195, 800). Второе значение, вошедшее в обиход и используемое повсеместно, является результатом длительного освоения темы мещанства русской художественной и общественной мыслью. Отделение сословной принадлежности (социального мещанства) от характеристики внутреннего состояния человека (этического мещанства) начинается в 40-е годы XIX века и закрепляется в философских и публицистических работах А.И. Герцена. Основные этапы эволюции взглядов на мещанство в отечественной культуре впервые стали предметом всестороннего исследования в работе Р.В. Иванова-Разумника «История русской общественной мысли» (1906), во второй половине XX века изучение проблемы было продолжено в работах В.А. Бачинина «Мещанство как социально-нравственная проблема» (1982) и А.И. Новикова «Мещанство и мещане: Против мелкобуржуазной философии жизни» (1983).
Как только русская литература, преодолев односторонность классицизма, сентиментализма и романтизма, начала показывать человека во всем многообразии его проявлений - идейном, нравственном, социальном, бытовом, - она столкнулась с таким явлением, как обыватель, представитель безличного «среднего типа». Первая половина XIX века -эпоха официального мещанства (Р.В. Иванов-Разумник), возведшая в добродетель «покорность, смирение, отсутствие личности, беспрекословное подчинение» (41,1, 109), давала обширный материал для исследования представителя «середины» человечества. Одним из первых, кто осуществил попытку осмыслить роль такой фигуры в обществе, был А.С. Грибоедов. Создавая характер Молчалина в комедии «Горе от ума» (1824), писатель отмечает два важнейших «таланта» среднего человека -«умеренность и аккуратность», ставшие визитной карточкой мещанина любой формации. В этом герое концентрированно выражено духовное пространство обывателя («В лице ни тени беспокойства, / И на душе проступков никаких» (11,1, 109)), поэтому он становится отправной фигурой в размышлениях о мещанстве А.И. Герцена («Концы и начала») и М.Е. Салтыкова-Щедрина («Господа Молчалины»).
Отсутствие индивидуальных, личностных черт и оригинальных взглядов, заявленное как жизненное кредо героя («В мои лета не должно сметь / Свое суждение иметь» (11,1, 115)), делает Молчалина идеальным представителем светской толпы, где каждый силен до тех пор, пока за ним стоят «отечества отцы». Несмотря на то, что эта толпа не безлика и многие герои показаны автором как самостоятельные характеры (Хле-стова, Фамусов, Скалозуб) или названы (Максим Петрович, Татьяна Юрьевна, пресловутая Марья Алексевна), комедия оставляет ощущение безраздельной власти некоего анонимного, всесильного и безжалостного в своей власти сообщества светских мещан, одержимых галломанией, «нежностью» к мундиру, стремлением «порадеть родному человечку», претензиями на роль «ценителей и судей».
Традиция рассматривать светское общество как аристократическое по форме и мещанское по сути была продолжена А.С. Пушкиным. Так, в романе «Евгений Онегин» (1830) поэт показывает не блеск и роскошь света, а однообразие и скуку. Пушкин развивает мысль Грибоедова о приверженности «света» к словесным и поведенческим клише, уподобляющим аристократическое общество толпе. Воплощением идеалов светского мещанства становится в романе некий N.N. - «средний человек», не имеющий индивидуальных черт и не заслуживающий даже личного имени. «Кто странным снам не предавался, / Кто черни светской не чуждался / Кто в двадцать лет был франт иль хват, / А в тридцать выгодно женат; / Кто в пятьдесят освободился / От частных и иных долгов, / Кто славы, денег и чинов / Спокойно в очередь добился, / О ком твердили целый век: / N.N. прекрасный человек» (21, II, 318), - в этом портрете рядового представителя светской черни поэт воссоздает модель жизненного пути, отмеченного всеми признаками духовного мещанства. Исследуя мещанство как способ мироощущения, Пушкин убеждается, что даже незаурядная личность в светском обществе вынуждена усвоить подобное жизненное кредо: «...глядеть на жизнь, как на обряд, / И вслед за чинною толпою / Идти, не разделяя с ней / Ни общих мнений, ни страстей» (21, И, 319).
Заметим, что поэт не использовал для обозначения обывательской ограниченности термин «мещанство». В 1820-30 гг. это понятие употреблялось только для характеристики сословной принадлежности и, соответственно, не имело негативной семантической составляющей. По этому поводу А.И. Новиков приводит интересный пример - стихотворение «Моя родословная» (1830), первоначально называвшееся «Моя родословная, или Русский мещанин» (140, 6-7). Будучи потомственным дворянином, Пушкин в этом произведении добровольно причисляет себя к иному сословию: «Я грамотей и стихотворец, / Я Пушкин просто, не Мусин, / Я не богач, не царедворец, / Я сам большой; я мещанин» (21,1, 494). В этом стихотворении - «первом манифесте профессионального литератора» (А.И. Новиков) поэт, называя себя «мещанином», подчеркивает особое положение человека труда, но при этом он не выходит за рамки социального истолкования данного термина.
Проблема мещанства и ее решение в литературно-философской дискуссии начала XX века
В российском обществе XIX века, несмотря на многочисленность выразителей «общей физиономии жизни» (Салтыков-Щедрин), доминирующее положение в политической, культурной, духовной сферах занимали люди, отмеченные «одной общей чертой - устремленностью к особому индивидуальному пути, специфическому личному поведению» (48, 254). К девятнадцатому веку, времени, когда была востребована личность, а этическое мещанство уравновешивалось духовной элитарностью, вполне применимо определение, данное Ю.М. Лотманом восемнадцатому столетию, - «век богатырей». Пришедший на смену XX век ознаменовал собой торжество коллективного «мы». Уже в начале столетия в русской и западноевропейской философии, литературе, публицистике появились термины «пресмыкающийся человек» (Ф. Ницше), «грядущий Хам» (Д. Мережковский), «человек массы» (X. Ортега-и-Гассет), свидетельствующие об отсутствии своего лица и личности у нового субъекта мировой истории.
В соответствии с духом эпохи вопрос о мещанстве стал предметом политических, литературных, культурологических дискуссий. Первым, кто после А.И. Герцена поднял этот вопрос на уровень философских обобщений, был М. Горький. Критерием нравственного потенциала своих персонажей писатель считал активность, способность противостоять «свинцовым мерзостям жизни». Уже в раннем творчестве Горького заявлен острый конфликт двух различных мировоззренческих позиций «Человека» и «мещанина». Суть этой антитезы выразительно сформулирована в одном из ранних произведений - «Песне о Соколе» (1894). Система оппозиций, обусловившая создание образов-антиподов Сокола и Ужа, - «небо / ущелье», «взлет / паденье», «летать / ползать», «храбрость / благоразумие», - позволяет выявить сущность мировоззренческого конфликта произведения и своеобразие типологии героев. Сокол (воплощение высокого духовно-душевного потенциала Человека) видит цель жизни в том, чтобы познать «счастье битвы», то есть ощутить наивысшую концентрацию своих творческих, моральных, интеллектуальных сил, и обрести «свободу», как физическую (возможность летать), так и духовную (право выбирать свой путь). Уж (аллегорическое представление сущности мещанина) привязан к своей телесной оболочке и ценит только «пищу» и «опору живому телу». Базовыми понятиями его философии можно назвать постоянство («Ну что же - небо? ... Мне здесь прекрасно...тепло и сыро!») и ограниченность («Земли творенье -землей живу я!») (9, I, 153-154). Представленное в этом произведении противопоставление личностного («человеческого») и мещанского начал достаточно условно, но, на наш взгляд, здесь наглядно передана суть противоречий и в емкой, афористичной форме представлены основные философские константы антагонистичных мировоззрений.
Герои раннего романтического (Лойко Зобар, Радда, Ларра, Данко, Изергиль) и реалистического (Мальва, Челкаш) творчества Горького, как правило, являются художественным воплощением различных ипостасей «Человека», их роднят обостренное ощущение собственного «я», стремление расширить рамки дозволенного, познать жизнь во всем ее многообразии, культ свободы как высшей ценности. Первым значительным художественным исследованием противоположного типа - «мещанина» и, по сути, началом литературной дискуссии является драматическое произведение, само название которого достаточно определенно обозначает объект авторского интереса, - «Мещане» (1901).
В этой пьесе Горький разрушает традиционную для русской литературы оппозицию «мещанство интеллигенция», отчетливо обозначившуюся в творчестве Грибоедова, Лермонтова, Тургенева, Чернышевского, Чехова. Интеллигент-дворянин или интеллигент-разночинец был, как правило, противопоставлен обывательской среде, и даже уступив натиску «сплоченной посредственности» (например, герои «позднего» Чехова), не уподоблялся окончательно «среднему» человеку. Автор «Мещан» отказывается от этой коллизии, считая ее нежизнеспособной, в его драме интеллигенция есть мещанство, а единственная сила, которая реально может им противостоять, - это люди труда. От лица рабочего класса в пьесе выступает Нил с его оптимистическим восприятием бытия («Большое это удовольствие - жить на земле!») и идеями переделки всего, что этой радости жизни угрожает («Нет такого расписания движения, которое бы не изменялось!») (10, II, 217-218).
Мещанство представлено на страницах произведения образами старика Бессеменова и его детей - Петра и Татьяны. Тип характера Бес-семенова-отца знаком нам по литературе XIX века, такого «среднего» человека пытались обрисовать Пушкин, Гончаров, Салтыков-Щедрин. Этот герой «в меру - умен и в меру - глуп; в меру - добр и в меру - зол; в меру честен и подл, труслив и храбр...» (10, II, 175-176), словом, Бес-семенов - «образцовый мещанин», интересующий Горького только как носитель обывательской морали «отцов», на фоне которой рельефнее и ярче выступает новая этика «детей».
Провинциальное мещанство и его художественное воплощение в «уездной трилогии» («Уездное», «На куличках», «Алатырь»)
Евгений Иванович Замятин вошел в русскую литературу «новым Гоголем» (К. Чуковский) и в первой же книге - повести «Уездное», высоко оцененной М. Горьким, - обозначил свою основную тему, свое «самое главное» - летописание русской провинции, ее быта и нравов, человеческих типов и явлений повседневности. Пытаясь осмыслить судьбу русской глубинки и предугадать ее исторические перспективы, Замятин поставил проблему, определившую своеобразие его творческого пути, - проблему обывателя, своей жизнью и складом характера воплощающего идеалы духовного мещанства. Обращаясь к исследованию «стертых людей» (А.И. Герцен), писатель, несомненно, учитывает опыт своих предшественников - Н.В. Гоголя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова, А.И. Куприна, М. Горького, Ф. Сологуба, но при этом напряженно ищет оригинальные художественные средства воссоздания данного человеческого типа. В повестях «Уездное» (1912), «На куличках» (1913), «Алатырь» (1913), образовавших так называемую «уездную трилогию», Замятин создал впечатляющую картину быта и бытия «уездного» человека начала XX столетия.
Местом действия всех трех повестей является русское захолустье, в котором концентрированно выражены сущностные черты быта и нравов провинциальной среды. Уездный мир в «трилогии» Замятина локален, замкнут, живет по собственным законам. Здесь воссоздан традиционный хронотоп «провинциального городка» (М.М. Бахтин) с его «обыденно-житейским» или «циклическим» временем, которое «лишено поступательного исторического хода, . бессобытийно и потому кажется почти остановившимся» (30, 182). Этот вид хронотопа лучше других передает оторванность провинциального мира, куда долетает только эхо событий, происходящих в губернском городе или столице. «Уездное» пространство, в основе которого «лежит замкнутая кривая» и заданные такой топографией «оторванность, отгороженность, локальность» (119, 29-30), воспроизводит духовно-душевное состояние обывателя.
«Уездная» мещанско-крестьянская Россия, заброшенная, забытая на обочине истории, инертная и консервативная, часто становилась объектом критики русских писателей XIX - XX веков. Мотив заброшенности - центральный и в «трилогии» Замятина, но авторская оценка такого положения «уездинцев» неоднозначна. «Мы вроде как во граде Китеже на дне озера живем: ничегошеньки у нас не слыхать, над головой вода мутная да сонная» (14, 78), - говорит Тимоша, один из героев «Уездного». В этих словах обозначены два концептуально важных понятия, через призму которых Замятин смотрит на русскую провинцию: «Китеж» и «болото». Согласно художественной концепции писателя, Россия начала XX века - это одновременно и хранительница традиций (Китеж), и неподвижное болото, в котором душа народа предается сну, постепенно утрачивая свою жизненную энергию.
Образ духовного болота становится отправной точкой в размышлениях Замятина о сущности провинциального мещанства, понимаемого на данном этапе творческого пути как торжество плоти над духом, быта - над бытием. Для создания этого образа в контексте «уездной трилогии» писатель использует контаминацию мотивов скуки и сна.
Однообразная, бедная яркими впечатлениями и событиями жизнь «уездного» города, гарнизонных «куличек», Алатыря протекает в атмосфере скуки. Если обратиться к «провинциальному тексту» русской литературы XIX - XX вв., то можно легко заметить, что скука является онтологическим принципом жизни русской глубинки. Царством неподвижности и лени предстает существование обитателей Обломовки (И.А. Гочаров «Обломов»), тосклива и скучна жизнь затерянного на бескрайних просторах России дома Головлевых (М.Е. Салтыков-Щедрин «Господа Головлевы»), беспросветны и унылы будни многих героев А.П. Чехова («Учитель словесности», «Моя жизнь», «Ионыч»). Скука естественна и привычна для Матвея Кожемякина, героя «окуровского цикла» М. Горького, настолько привычна, что она «уже не чувствовалась в душе, словно хорошо разношенный сапог на ноге» (9, VI, 148). В провинциальном городке - царстве «мелкого беса», порожденного фантазией Ф. Сологуба, скукой поражен не только внутренний мир обывателей, но и вся окружающая среда: «Тоскою веяло затишье на улицах, и казалось, что ни к чему возникли эти жалкие здания, безнадежно-обветшалые, робко намекающие на таящуюся в их стенах нищую и скучную жизнь» (24, 72). [Курсив мой - М.С.]. «Скука», «тупая тоска», -так чаще всего называют свое состояние и отношение к жизни братья Тихон и Кузьма Красовы (И.А. Бунин «Деревня») (6, II, 37, 106).
Хронотоп романа «Мы» и его роль в образном воплощении мещанского миропонимания
К началу 1920-х годов, обнаружив тупики духовного развития и в «уездной» России, и в «цивилизованной» Западной Европе, Е.И. Замятин приходит к мысли об универсальности мещанства как этического феномена, не детерминированного ни национально, ни социально. Такой философский подход к данному явлению находит отражение в художественной структуре романа «Мы» (1921). Следует отметить, что на этом этапе образно-художественный, публицистический и этико-философский уровни осмысления Замятиным проблемы мещанства тесно взаимодействуют. Его литературно-критические и публицистические работы 1918-1921 годов («Скифы ли?» (1918), «О равномерном распределении» (1918), «Домашние и дикие» (1918), «Беседы еретика» (1919), «Завтра» (1919), «Рай» (1921)) сегодня могут быть восприняты как своеобразная творческая лаборатория, где оттачивалась сама постановка проблем романа «Мы», его стилистика и образная система, где все внимание писателя поглощено анализом причин процесса омещанивания человека. В статьях, написанных в середине 1920-х годов («О литературе, революции, энтропии и о прочем» (1924), «Белая любовь» (1925)), Замятин как бы договаривает, комментирует роман «Мы», проясняет нравственно-философское основание такого явления, как духовное «объизвестление». Так что, в известном смысле, мы имеем здесь дело со своеобразным разножанровым циклом, объединенным общей темой -темой мещанства.
На наш взгляд, созданию художественной модели мещанского мира в романе «Мы» способствует, прежде всего, его пространственно-временная организация, или хронотоп (М.М. Бахтин). Эта структурная категория романа привлекала внимание многих ученых-замятиноведов: чаще всего в ней обнаруживали признаки модели тоталитарного государства (Б.А. Ланин, Т. Лахузен, Е. Максимова, Э. Эндрюс (см.: 124, 161; 128, 82-84)). Исследователи Т.Ю. Дубровина и Е. Максимова рас-матривали хронотоп романа «Мы» через призму фольклорно-мифологической поэтики (см.: 102, 74-76; 131, 70-75), известный замя-тиновед Л. Геллер увидел в своеобразном пространственном построении произведения реакцию Замятина на идеи конструктивистов (см.: 91, 90-92). Не отрицая возможности подобных трактовок романного хронотопа, мы утверждаем, что пространственно-временная организация произведения отражает своеобразие духовного и нравственно-этического кредо мещанина.
Первым признаком мещанского миропонимания, по Замятину, является отгороженность от остального мира, островность. В статье «Скифы ли?» (1918) образным выражением такой жизненной позиции становится «обнесенный тыном город с запахом жилья, оседлости, щей» (16, 25). Локальному, огороженному «тыном» пространству города противопоставлена «широкая степь» с ее простором и «вечно-буйной» волей. Город и степь соотносятся между собой как ограниченное и бескрайнее пространство и символизируют два различных способа бытия: замкнутый, самодостаточный (город) и открытый, свободный (степь). Подобным образом организовано и художественное пространство в романе «Мы». Важнейшая его составляющая, идейный и топографический центр - Единое Государство - город-полис, обнесенный Зеленой Стеной («тыном»). Эта граница, замкнувшая город в своеобразное кольцо, непроходима, вернее, считается таковой «нумерами», населяющими город.
По утверждению главного героя романа, Д-503, никто из его сограждан «со времен Двухсотлетней войны не был за Зеленой Стеной» (14, 554). Подобный изоляционизм - следствие сознательной политики идеологов Единого Государства - Благодетеля и его предтеч, создавших некогда гигантский стеклянный город-лабораторию.
В своем творчестве Замятин часто обращает взгляд на мир, существующий в рамках определенного locus а, о чем свидетельствует поэтика заглавий («Уездное», «Алатырь», «На куличках», «Островитяне»). Но только в романе «Мы» территориальная и духовная ограниченность достигает абсолютизации лабораторного эксперимента. (Н.Н. Комлик даже сравнивает среду обитания героев романа с «прозрачной колбой, доступной в любое время суток взору экспериментатора» (118, 94)). Отмечая эту особенность пространственной организации произведения, Б.В. Дубин называет его «робинзонадой третьего тысячелетия» (101, 164), где роли новых «робинзонов», отлученных от культурно-исторического багажа мировых цивилизаций, исполняют «нумера».
Жанр романа советского писателя Евгения Замятина «Мы» - антиутопия. Такие произведения издавались в ответ на утопии, повествующие о всеобщем счастье, построенном на рационалистическом начале. Утописты были уверены в том, что в основе всего лежит человеческий разум, и, основываясь на нем, можно достичь всего задуманного. Создатели же антиутопий не могли с этим согласиться, считая, что логика без чувств и души – путь в бездну.
Черты романа-утопии, созданного Евгением Замятиным, похожи на все те произведения, что выпускались до него. Как правило, описывается счастливое государство и общество, изолированное ото вся и всех. Те, кто не подчиняются строгим порядкам и регламенту, изгоняются. Антиутопия – произведение, основанное на конфликте личности и жесткой диктаторской системы.
И роман Замятина предлагает четкое следование канонам. Мы видим Единое Государство, которое возникло после войны, длившейся 200 лет. В основу своего существования оно положило самую точную из наук – математику. Чтобы исключить такое чувство, как зависть, людей полностью уравняли, лишили имен, дали порядковые номера, одели в одинаковые одежды – униформу.
Чтобы решить потребность в еде, изобрели новый вид продукта – нефтяную пищу. Она просто насыщает организм, ею нельзя наслаждаться, ее нельзя переесть.
Жилье граждан Государства прозрачное, они всегда на виду. Любить здесь можно, но только согласно расписанию и выданным талонам. В это время разрешается опустить шторы.
В таком обществе нет семьи, так как нет души и близости на основе нее. Люди ходят на работу, но не получают за нее заработной платы. Хотя все без исключения имеют потребность в работе. Она дается на уровне инстинкта. Поэтому тяжкое наказание – отлучение от выполнения своих обязанностей. Получается, что разуму и логике подчинено все вокруг. Как бы странно это ни звучало, но сосчитано даже количество жевков пищи во время ее приема.
Что же объединяет этих граждан? Строительство Интеграла, корабля, на котором можно завоевать всю Вселенную. Вот он тоталитарный строй как есть, во всей своей красе: закрыт и в то же время стремится покорять и подчинять.
Центральной темой романа становится трагедия рассказчика, главного героя. Он выходит из-под власти Государства, но не получает долгожданной свободы. Теперь он становится одним из тех, кто защищает законы революционеров и делает все так, как скажет его возлюбленная. Он так и не становится единицей, индивидуальность и личностью. А пойдя на операцию, перестает вообще что-то ощущать. Теперь он совершенно не живой.
Финал романа не лишен противоречий, впрочем, как и другие произведения этого жанра. С одной стороны, бунтовщики будут побеждены, с другой же – государство, лишающее людей фантазии, будет не способно идти вперед и в конечно итоге уничтожится. Роман-антиутопия «Мы» - предупреждение о грозящей опасности.
Краснова Татьяна Васильевна
аспирант каф. русской и зарубежной литературы ТГУ им. Г.Р. Державина, г. Тамбов
В середине 30-х годов XX века российский литературовед М. М. Бахтин разработал интересное учение, объединяющее пространство и время художественного произведения. Он высказал мысль об их неразрывной связи и взаимообусловленности: «Существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно-освоенных в литературе, мы будем называть хронотопом (что значит в дословном переводе «времяпространство»). Хронотоп мы понимаем как формально-содержательную категорию литературы (мы не касаемся здесь хронотопа в других сферах культуры)» . По мнению исследователя, даже принадлежность литературного произведения к тому или иному жанру определяется не чем иным, как хронотопом. Кроме того, время-пространство влияет и на образ человека в литературе. При этом ведущим началом всё же является время.
Говоря о месте и назначении хронотопа в художественном произведении, учёный отмечает важнейшую сюжетообразующую функцию данного явления. Разворачивая далее в своей работе анализ разновидностей греческого романа, средневекового, романа эпохи Возрождения, он раз за разом будет подчёркивать эту мысль. Например, рассуждая о греческом романе, Бахтин замечает: «Сюжеты всех этих романов… обнаруживают громадное сходство и, в сущности, слагаются из одних и тех же элементов (мотивов); в отдельных романах меняется количество этих элементов, их удельный вес в целом сюжета, их комбинации. Легко составить сводную типическую схему сюжета с указанием отдельных более существенных отклонений и вариаций» . Если проследить за дальнейшим ходом рассуждений, то станет ясно, что элементами упомянутой схемы являются узловые моменты в развитии действия, которые, если пользоваться современной терминологией, представляют собой не что иное, как фабулу произведения, т. е. основные события, происходящие на протяжении повествования, указанные вне их сюжетного расположения. Автор очерка детально анализирует пространство и время каждого типа романа, отмечает особенности их функционирования, сравнивает с реальностью. Особенно интересен один из выводов: «Все события романа - чистое отступление от нормального хода жизни, лишённое реальной длительности прибавок к нормальной биографии… Авантюрное время греческих романов лишено всякой природной и бытовой цикличности, которая внесла бы временной порядок и человеческие измерители в это время и связала бы его с повторяющимися моментами природной человеческой жизни. Не может быть, конечно, и речи об исторической локализации авантюрного времени» . Точно так же последовательно и подробно М. М. Бахтин рассматривает типы романных хронотопов, имевшие место во все последующие эпохи, причём сосредоточивает своё внимание преимущественно на зарубежной литературе.
Если обратиться к творчеству Евгения Замятина, то станет ясно, что большинство его произведений также правомерно анализировать в контексте учения М. М. Бахтина о хронотопе. В данной статье хотелось бы рассмотреть типы хронотопов и их роль в сюжетостроении рассказа «Африка» (1916 г.), который стал первой частью русской «северной» трилогии. Он относится к раннему периоду творчества писателя, и здесь ещё только закладываются основы тех приёмов и способов построения произведений, которые в дальнейшем окажутся отличительными особенностями его стиля, будут определять индивидуальность Е. И. Замятина как художника слова.
Говоря о времени и пространстве рассказа в общем, в первую очередь следует выделить некий глобальный хронотоп русского севера начала XX века. Пространство его весьма колоритно, оно разительно отличается от топоса столиц или провинции; немыслимо пытаться отыскать здесь приметы города. С первых же строк писатель погружает нас в эту совершенно особенную жизнь, показывает небольшой приморский посёлок, некоторых его обитателей: «Как всегда, на взморье - к пароходу - с берега побежали карбаса. Чего-нибудь да привёз пароход: мучицы, сольцы, сахарку», - такими словами начинается произведение . Следует заметить, что подобная манера повествования - без лишних предисловий, пространных размышлений и лирических отступлений - станет одной из отличительных особенностей замятинского стиля. В качестве фактической приметы северного пространства можно рассматривать географическое название:
«- Намедни к Святому Носу ходили. Набирает, этта, Индрик народ, в океан бегут за китами…
… А через две недели - на Мурманском бежал уже к Святому Носу» . Как одну из особенностей пространства северной жизни, думается, можно рассматривать и плавание на китобойной шхуне, достаточно ярко изображённую автором охоту на китов. Также одной из примет может служить упоминание об охоте на рябчика, а это дичь, которая, как известно, не водится в Европейской части России. Впрочем, сугубо северной птицей назвать его тоже нельзя. Видимо, этот эпизод просто дополняет общую картину жизни северян и введён автором, чтобы добавить красок в картину этой жизни. Одной из характерных особенностей является краткое, фрагментарное, но от этого не утратившее своей потрясающей красоты описание белых ночей: «По-настоящему не садилось солнце, а так только принагнётся, по морю поплывёт - и всё море распишет золотыми выкружками, алыми закомаринами, лазоревыми лясами» . В первом рассказе трилогии приметы северного пространства по крупицам приходится вычленять из текста, они не так значительны и многочисленны. Это объясняется, наверное, и молодостью автора, и объёмом произведения (рассказ уместился всего на 10 страницах). Тем не менее, они есть, и писателю удаётся с их помощью передать красоту и самобытность русского севера.
Время в «Африке» представлено намного полнее и разнообразнее. В целом события, описанные в рассказе, продолжаются чуть больше года, приблизительно пятнадцать месяцев. Начинается действие на исходе весны, в мае: «Ночь светлая, майская» , - говорит автор, рассказывая о моменте зарождения в сердце Фёдора Волкова мечты повидать далёкую, загадочную Африку и найти там девушку, способную подарить ему безграничное счастье. Свадьба героя происходит вскоре после этого, о чём свидетельствует «весенний месяц»: «Когда шли от венца Фёдор Волков с Яустой, старшей Пименовой, ещё висел последний тоненький месяц, ещё звенел чуть слышным серебряным колокольцем» . На всём протяжении рассказа время упоминается в соответствии с природно-бытовым циклом, которому подчинена жизнь северян: «пришла лютая осень» , «зимою уж это было» , «после всенощной преполовенской» , «не было ни ночи, ни дня: стало солнце» , «стало солнце приуставать, замигали короткие ночи» ; зачастую для обозначения времени употребляются такие понятия, как «ночь» и «день», реже - «утро» и «вечер».
Время это наполнено различными событиями; оно не проходит для героя бесследно, напротив, является мерой его качественного изменения, становления характера, проявления самых ярких его черт. На протяжении повести мы видим приезд иностранных гостей, их общение с Фёдором Волковым, зарождение в нём мечты об Африке, свадьбу и скорое разочарование в молодой жене, возвращение к мыслям о несбыточном желании повидать заморские земли, знакомство с Индриком-капитаном, пообещавшим доставить героя в далёкую страну при наличии определённой суммы денег, наконец, охоту на китов, так печально для героя закончившуюся.
В этом глобальном северном времени-пространстве можно выделить несколько локальных хронотопов. Первый из них, как ни парадоксально звучит, - это хронотоп Ильдиного камня, который неоднократно упоминается на страницах рассказа и несёт значительную смысловую нагрузку. Именно с этим «околокаменным» пространством связаны самые важные моменты, определяющие сюжетное движение повести: зарождение «африканской» мечты, обдумывание путей её воплощения, принятие последнего решения. «Идёт мимо Ильдиного камня, а на камне белая гага спит - не шелохнётся, спит – а глаза открыты, и всё, белое, спит с глазами открытыми <…> И страшно ступить погромче: снимется белая гага, совьётся – улетит белая ночь, умолкнет девушка петь» , - пишет Е. И. Замятин. Нельзя не заметить тот факт, что пространство Ильдиного камня возникает в рассказе преимущественно ночью. Как мы уже видели, впервые он упоминается в связи с ночной прогулкой героя, когда слышится пение гостьи. Не найдя воплощение мечты в молодой жене, Волков несёт свою печаль к этому камню: горюет, сидя возле него, мечтает, размышляет: «С того дня стал опять Фёдор Волков ходить молчалив. Что ни вечер - увидишь его на угоре у Ильдиного камня…
Чего, Фёдор, выглядываешь? Аль гостей каких ждёшь иззаморских?
Глянет Фёдор глазами своими нерпячьими, необидными и головой-колгушкой мотнёт. А к чему мотнёт - да ли, нет ли - неведомо» .
«На угоре у Ильдиного камня томился Фёдор Волков, на карбасе бегал ко взморью всякий пароход встречать» , - рассказывает автор о герое после выздоровления. И именно возле этого камня принимает Волков решение уехать с монахом Руфином. Таким образом, значение хронотопа Ильдиного камня для развития сюжетного действия очевидно.
Следующий хронотоп, о котором хотелось бы сказать, - это хронотоп дома. Важную роль здесь играет такой элемент его пространства, как окно. В полусне видит Волков девушку-гостью в окне «отводной квартиры»: «И опять - не то сон, не то явь, а будто только окно - тёмное, она - белая в окне-то <…> И ещё - будто из окна нагнулась, обхватила Фёдора Волкова голову - и к себе прижала» . Так же ночью и тоже в окне дома видит он будущую свою невесту: «…Идучи ночью одной весенней мимо двоеданской избы, услышал Фёдор Волков чей-то жалобный хлип. Ближе подошёл: окно открыто, то самое, и в окно - слезами облитая, горькая Яуста, старшая Пименова» . Мечта возникает ночью, но наступает день и приносит с собой горькое разочарование. Вообще, следует заметить, что в рассказе прослеживается чёткое противопоставление дня и ночи, и то, что ночью представляется овеянным романтикой и жизненно необходимым, днём преображается, приобретает земные черты, которые, увы не отличаются красотой и гармонией. Так, например, происходит с Яустой, которая после свадьбы из нежной и хрупкой барышни превращается в сварливую женщину. Символичен порог, который упоминается лишь эпизодически, но автор вкладывает в него более глубокое значение, чем кажется на первый взгляд: «Молча отстранился Фёдор - и пошёл за порог: сапоги вытирать» . Однако он выходит не только из дома; он покидает привычный ему уклад жизни, скрывается в мире грёз, оставляет в одиночестве молодую жену. Это один из важнейших поворотов в сюжете рассказа. В сознании Фёдора Волкова в это время происходит некая подмена ценностей, даже заболев, он не желает возвращаться домой: «Наутро подняли: еле живёхонек. Отнесли в баньку: в избу ни за что не хотел. В этой баньке и пролежал Фёдор Волков всю зиму» .
Как раз этими событиями и обусловлены следующие происшествия, которые случились уже в ином пространстве - на китобойной шхуне. Именно там, на её палубе, и разворачивается заключительное действие. Писатель практически не даёт её описания, упоминает лишь вскользь отдельные части судна: палубу, борта, нос, капитанский мостик. Однако они не несут значительной смысловой нагрузки.
Время здесь неоднородно; для всей команды оно течёт привычно и размеренно: «Не было ни ночи, ни дня: стало солнце. В белой межени - между ночью и днём, в тихом туманном мороке бежали вперёд, на север» . Но в восприятии героя оно иногда почти застывает, как, например, в период ожидания кита: «И в межени белой опять плыли, неведомо где, плыли неделю, а может - и две, а может - месяц: как угадать, когда времени нет, а есть только сказка? Приметили одно: стало солнце приуставать, замигали короткие ночи» . В решающий же момент, когда Волков готовится выстрелить, время сгущается, становится каким-то пружинящим, почти осязаемым, и читатель почти физически ощущает напряжение, владеющее героем: «Два дня за китом всугонь бежали <…> Два дня стоял на носу Фёдор Волков у пушки.
На третий, чуть ободняло, крикнул с мостика Индрик зычно:
Ну-у, Фёдор, последний! Ну-ну, р-раз, два..
«Ох, попаду, ох…» - так сердце зашлось, такой чомор нашёл, такая темень…» . В целом это придаёт динамичность развитию сюжетного действия.
Нельзя не сказать ещё об одном хронотопе, который чрезвычайно важен для развития действия в рассказе. Речь идёт о хронотопе Африки. Это некое мифическое пространство, существующее в воображении героя и обладающее лишь теми приметами, которым наделила его фантазия Волкова, подкреплённая рассказами капитана и гостей. Африка представляется Фёдору местом, где сбываются все мечты, едва ли не земным раем: «Хлеб такой в Африке этой <…> растёт себе хлеб на деревьях, сам по себе, без призору, рви, коли надо. Слоны? А как же: садись на него - повезёт, куда хочешь» . А самая главная причина его стремления в далёкие земли - желание снова встретить прекрасную гостью. Время здесь практически отсутствует, в сознании героя живёт лишь мысль о пространстве далёкой загадочной Африки. И желание там побывать определяет весь ход событий в рассказе.
Таким образом, хронотоп в структуре сюжета играет значительную роль. Он во многих случаях определяет развитие сюжетного действия, позволяет глубже раскрыть характеры персонажей, в некоторых случаях - показать социально-историческую реальность (в рассмотренном рассказе этот аспект изображения жизни героев лишь намечен).
Список литературы:
1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М., «Художественная литература», 1975. - 504 c.
2. Замятин Е. И. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. - М., «Художественная литература», 1990. - 528 с.
Евгения Замятина и его антиутопию «Мы» обычно проходят в 11 классе в школе, но заостряют на нём внимание, в основном, те, кто сдаёт литературу на ЕГЭ. Однако это произведение заслуживает быть прочитанным каждым из нас.
Евгений Замятин считал, что революция поменяла жизни многих людей, а посему и писать о них нужно теперь иначе. То, что было написано прежде, рассказывает о тех временах, которые уже прошли, теперь реализм и символизм должны смениться новым литературным течением – нео-реализмом. Замятин в своём произведении постарался объяснить, что машинизация жизни и тоталитарный режим ведут к обезличиванию каждого, к унификации индивидуального мнения и мышления, что, в конечном счёте, приведёт к уничтожению человеческого общества, как такового. Ему на смену придет единый механизм, а люди будут лишь его безликими и безвольными составляющими, действующими на основе автоматизма и заложенной программы.
Роман «Мы» Евгений Замятин написал в 1920 году, годом позже он отправил рукопись в берлинское издательство, так как не мог публиковаться на родине, в России. Антиутопия была переведена на английский и опубликована в 1924 году в Нью-Йорке. На родном языке автора произведение было издано только в 1952 году в том же городе, Россия познакомилась с ним уже ближе к концу века в двух выпусках издания «Знамя».
Из-за того, что антиутопия «Мы» увидела свет, пусть и за рубежом, писателя стали травить, отказывались публиковать, не давали ставить пьесы, пока Замятин не уехал за рубеж по разрешению Сталина.
Жанр
Жанр романа «Мы» — социальная антиутопия. Она дала точку опоры для рождения нового пласта фантастической литературы ХХ века, которая была посвящена мрачным прогнозам на будущее. Основной проблемой в этих книгах является тоталитаризм в государстве и место человека в нём. Среди них выделяются такие шедевры, как романы , и , с которыми нередко сравнивают роман Замятина.
Антиутопия – это реакция на перемены в социуме и своеобразный ответ утопическим жизнеописаниям, где авторы говорят о воображаемых странах типа Эльдорадо Вольтера, где все идеально. Часто бывает так, что писатели предугадывают ещё не сформировавшиеся социальные отношения. Но нельзя сказать, что Замятин что-то предугадывал, за основу своего романа он брал идеи из произведений Богданова, Гастева и Мора, которые выступали за машинизацию жизни и мысли. Таковыми были идеалы представителей пролеткульта. Помимо них, он иронически обыграл высказывания Хлебникова, Чернышевского, Маяковского, Платонова.
Замятин высмеивает их уверенность в том, что наука всемогуща и не ограничена в возможностях, и в том, что всё на свете можно покорить коммунистическими и социалистическими идеями. «Мы» — это доведение идеи социализма до гротеска с целью заставить людей задуматься о том, к чему ведет слепое поклонение идеологии.
О чем?
Произведение описывает происходящее спустя тысячу лет после окончания двухсотлетней войны, которая была самой последней революцией в мире. Повествование ведётся от первого лица. Главный герой по профессии инженер «Интеграла» — механизма, который настроен на популяризацию идей Единого Государства, интеграцию вселенной и её обезличивание, лишение индивидуальности. Суть романа заключается в постепенном прозрении Д-503. В нём зарождается всё больше сомнений, он обнаруживает недостатки в системе, в нём просыпается душа и выводит его из общего механизма. Но в финале произведения операция превращает его вновь в бесчувственный номер, лишённый индивидуальности.
Весь роман – это сорок записей в дневнике главного героя, которые начинаются прославлением Государства, а заканчиваются правдивыми описаниями угнетения. У граждан нет имён и фамилий, но есть номера и буквы – у женщин гласные, у мужчин – согласные. У них одинаковые комнаты со стеклянными стенами и одинаковая одежда.
Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, а расписание определяет Часовая Скрижаль. В нём существует два часа, отведённые специально на личное времяпровождение: можно совершать прогулки, заниматься за письменным столом или заниматься «приятно-полезной функцией организма».
Мир Интеграла огорожен от диких земель Зеленой стеной, за которой сохранились естественные люди, чей вольный образ жизни противопоставлен суровым порядкам Единого государства.
Главные герои и их характеристика
Замятин считает идеальным человеком номер I-330, которая демонстрирует философию автора: революции нескончаемы, жизнь – это разности, а если их нет, то кто-то обязательно их создаст.
Главный герой – инженер «Интеграла», Д-503. Ему тридцать два года, и то, что мы читаем – записи его дневника, в котором он то поддерживает идеи Единого Государства, то противится им. Его жизнь состоит из математики, вычислений и формул, что очень близко писателю. Но он не лишён фантазии и замечает, что многие номера тоже не вырезают себе это умение – значит, даже тысяча лет подобного режима не победила главенство души в человеке. Он искренний и способен чувствовать, но приходит к предательству любви из-за операции, которая лишила его фантазии.
В произведении два главных женских образа. О-90, чья душа цветёт и живёт, – она розовая и круглая, ей не хватает десяти сантиметров до Материнской нормы, но, тем не менее, она просит у главного героя подарить ей дитя. В конце романа О-90 с ребёнком оказываются по другую сторону стены, и этот ребёнок символизирует проблеск надежды. Второй женский образ — I-330. Это острая и гибкая, с белыми зубами девушка, которая любит тайны и испытания, нарушает режимы и установки и которая после умирает, отстаивая идеи борьбы с Единым Государством.
В основном, номера верны режиму Государства. Номер Ю, например, сопровождает воспитанников на операции, сообщает о проступке Д хранителям – остаётся верна своему долгу.
Государство в антиутопии
В Едином Государстве живут всего несколько процентов от общей массы людей – в революции город одержал победу над деревней. Правительство обеспечивает их жильём, безопасностью, комфортом. За идеальные условия граждане лишаются индивидуальности, получают номера вместо имён.
Жизнь в государстве – это механизм. Свобода и счастье здесь несовместимы. Идеальная несвобода заключается в том, что все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, разве что не учитываются духовные потребности. Искусство заменяют цифры, в государстве действует математическая этика: десять погибших – ничто по сравнению с множеством.
Сам город окружён Зелёной Стеной из стекла, за которой находится лес, о котором никому ничего не известно. Главный герой однажды случайно узнаёт, что по другую сторону живут предки, покрытые шерстью.
Номера живут в одинаковых комнатах со стеклянными стенами, словно в доказательство того, что режим государства абсолютно прозрачен. Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, расписание определяется Часовой Скрижалью.
Любви нет, так как она порождает ревность и зависть, поэтому в там действует правило о том, что каждый номер имеет равные права на другой номер. Для граждан существуют определённые дни, в которые можно заниматься любовью, причём можно делать это исключительно по розовым талонам, которые выдаются в зависимости от физических потребностей.
В Едином Государстве есть Хранители, которые занимаются обеспечением безопасности и соблюдением правил. Для граждан честь рассказать в Бюро Хранителей о нарушениях. Преступников наказывают помещением в Машину Благодетеля, где номер расщепляется на атомы и превращается в дистиллированную воду. Перед казнью у них отбирают номер, что является высшей карой для гражданина государства.
Проблемы
Проблематика романа «Мы» связана с тем, что свобода в Едином Государстве приравнивается к мучениям и невозможности жить счастливо, причиняет боль. Соответственно, возникает масса проблем, вызванных тем, что человек вместе со свободой выбора теряет свою сущность и превращается в биоробота, рассчитанного на определенный функционал. Да, жить ему становится и впрямь спокойнее, но слово «счастье» уже неприменимо к нему, ведь это эмоция, а их номера лишены.
Поэтому человек, как правило, как и главный герой произведения, выбирает боль, чувства и независимость вместо идеализированной системы принуждения. И его частная проблема – это противостояние с тоталитарной властью, бунт против нее. Но за этим конфликтом кроется нечто большее, глобальное и относящееся ко всем нам: проблемы счастья, свободы, нравственного выбора и т.д.
В романе описывается социальная проблема: человек, который превращается лишь в одну из частей системы тоталитарного государства, обесценивается. Никто в грош не ставит его права, чувства и мнения. Например, героиня О любит одного мужчину, но ей приходится «принадлежать» всем, кто захочет. Речь идёт об обесценивании личности до невозможного: в произведении номера умирают либо физически, наказанные Машиной, либо морально, лишаясь души.
Смысл романа
Антиутопия «Мы» — противостояние идеологии и реальности. Замятин изображает людей, которые из всех сил отрицают, что они люди. От всех проблем они решили избавиться, избавившись от себя. Все то, что дорого нам, что составляет и формирует нас, отнято у героев книги. В действительности они никогда бы не позволили выписывать на себя талоны, не согласились бы жить в стеклянных домах и не поступились индивидуальностью. Но вот они критически оценили эту действительность, полную противоречий из-за многообразия и изобилия, и пошли против нее, против своего естества, против мира природы, отгородившись стеной иллюзий. Придумали абстрактный смысл бытия (строительство Интеграла, как когда-то строительство социализма), абсурдные законы и правила, противоречащие морали и чувствам, и нового человека – номера, лишенного своего «Я». Их сценарий и не жизнь вовсе, это самая масштабная театральная постановка, в которой все действующие лица делают вид, что проблем нет, как желания вести себя иначе. Но неравенство неизбывно, оно будет всегда, потому что человек человеку рознь с самого рождения. Кто-то искренне и слепо верит пропаганде и играет свою роль, не задумываясь о ее искусственности. Кто-то начинает думать и рассуждать, видит или чувствует фальшь и наигранность происходящего. Так появляются жертвы казни или трусливые лицемеры, пытающиеся потихоньку нарушить установленный порядок и умыкнуть из него частичку индивидуальности для себя. Уже в их наличии очевиден крах системы Единого государства: сравнять людей невозможно, они все равно отличаются друг от друга, и в этом заключается их человечность. Не могут они быть просто колёсиком в машине, они индивидуальны.
Автор полемизирует с советской идеологией о «свободе, равенстве и братстве», которая обернулась рабством, строгой социальной иерархией и враждой, так как эти возвышенные принципы не соответствуют человеческой природе.
Критика
Ю. Анненков пишет, что Евгений Замятин виноват перед режимом только в том, что умел мыслить иначе и не равнялся с обществом под одну гребёнку. По его словам, идеи, вписанные в его антиутопию, были его собственными идеями – о том, что нельзя искусственно вписывать человека в систему, потому что в нём, помимо всего прочего, есть иррациональное начало.
Дж. Оруэлл сравнивает произведение Замятина с романом Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Оба романа говорят о протесте природы против механизации в будущем. У русского автора, по мнению писателя, более явно читается политический подтекст, но сама книга построена неудачно. Оруэлл критикует слабоватый и отрывочный сюжет, о котором невозможно сказать в нескольких предложениях.
Э. Браун писала, что «Мы» — это одна из самых смелых и перспективных современных утопий потому, что она веселее. Ю. Н. Тынянов в статье «Литературное сегодня» считал фантастический сюжет Замятина убедительным, потому что он сам шёл к писателю из-за его стиля. Инерция стиля и вызвала фантастику. В конце Тынянов называет роман удачей, произведением, колеблющимся между утопией и Петербургом того времени.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!